|
Любой шаг прогресса, любой шаг просвещения и экспансии европейской системы ценностей, любые мировые войны представляли собой своего рода восстание против христианской религии, христианских догматов. И познание, и практика человека высвобождались от вековых христианских запретов и догм и, чаще всего, путем насилия и разрушения. Но почему феномен смерти, проблемы отношения человека к персональной смерти так важны для понимания и осмысления в христианской/постхристианской культуре? Следует вернуться к тексту Библии и рассмотреть основные события грехопадения и наказания, - в них мы без труда узнаем основные этапы европейской истории, включая настоящий.
Как известно, люди были сотворены бессмертными и поселены в раю. Одним из запретов был запрет на употребление в пищу плодов с дерева, которое растет в центре рая. Однако сатана предложил женщине отведать плодов с дерева, которое среди рая. «2 И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, 3только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть 4 И сказал змей жене: нет, не умрете, 5но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» .
Отсюда, по сути, берет начало континентальная (европейская) философия. И, именно в облике мыслителя, философа происходит первое восстание человека перед Богом, или, иными словами, бог начинает умирать, а первые европейские человекобоги - философы начинают свой путь. Смерть, как бессилие, бессилие познавать добро и зло и именно последнее ставится первой мишенью человека в борьбе с религией. «Я мыслю, следовательно, существую» – становится основой нового образа человека на несколько столетий. Я, свободный и самодостаточный, возможен, как познающий добро и зло. Христианская парадигма «бессмертная душа-смертная плоть» последовательно преобразуется в новоевропейский дуализм Декарта. Главное, что необходимо подчеркнуть, - сознание/мышление/познание остаются бессмертными. Разум, по выражению Гегеля, - отблеск божественного, не знает преград в своих стремлениях познать, переосмыслить с чистого листа мир истории и человека. Смерть касается только тела, но разум онтологически бессмертен, именно поэтому возможно познание добра и зла, коль последнее приравнивается, по сути, к божественному акту – «вы будете, как боги, знающие добро и зло». Сознаем ли мы это или нет, «бессмертное», или «божественное» измерение разума и воли правило миром культуры. Событие же смерти превращается в мгновенное прекращение существования организма свободного индивида, которое сознают, о котором размышляют, которое остается скрытой или тайной угрозой человеческой свободе и всемогуществу, но которое остается не только недоступным, но и невозможным для свободного сознания. Опыт смерти не просто трансцендентен для сознания. Старение, и, значит, смерть – атрибут организма. Смерть сознания невозможна, - оно может слабеть, но лишь потому, что слабеет тело, оно может болеть, но лишь потому, что тело дарит человеку немощь, но оно (сознание) не может умереть, его (сознания) смерть/исчезновение лишь последствия старения/исчезновения организма.
Скрытые пружины восстания против бога/смерти бога раскрывают движение свободного человека к следующему этапу «смерти»/утраты бога – индустриальному атеизму. На смену свободному познанию идет свобода воли, свобода действия. Мартин Хайдеггер называл эту эпоху «эпохой смерти бога». Впервые за столетия развития человеческой свободы, требование бессмертия открыто появляется в новой культуре. Требование/поиск бессмертия и героический вызов смерти – по-другому человекобог и не мог поступить. Человекобог и бессмертие – облик героев конца ХIХ – первой половины ХХ века. Сатанинское искушение познать добро и зло и стать, как боги завершилось трагедиями мировых войн первой половины ХХ века. В самом деле, смерть была инструментом прошлого столетия. Новая историческая эпоха «сверхчеловека» (Ф. Ницше) в Европе и «человекобога» (Ф. Достоевский) в России требовала смерти старого, религиозного, по-христиански смертного человека. Ни одна философская школа не могла обойтись без смерти как таковой. Более того, смерть была фундаментальным измерением бытия человека в работах таких известных континентальных философов как М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр, А. Камю, М. Унамуно, К. Ясперс. Но, что более важно для нас, - эта смерть имела свое особое значение, - собственно говоря, это не была смерть в современном смысле этого слова, - все виды спокойной, обыденной смерти в собственной кровати, в кругу своих близких были отнесены в одну область и названы «естественной смертью». Философия презирала естественную смерть как то, что принадлежит телу, но остается невозможной для свободного духа/сознания. Философия принимала только жертвоприношения и жертву или угрозы быть убитым, или смерть как пограничную ситуацию, т.е. достойную смерть для сверхчеловека или человекобога: для солдат вермахта или Красной Армии, для диссидентов, для тех, кто был в оппозиции тоталитарным режимам.
***
С легкой руки философии героического индустриализма, культура вспомнила, что смерть, размышления о смерти – отправная точка философии и практики. И, коль мышление и практика несут на себе печать бессмертия, познание перед лицом не-у-местной смерти, а не перед богом, заняло центральное место в самой философии. На первый взгляд, философия, сам человек, начинались с осознания фундаментального события – смерти. «Бытие-к-смерти» (М. Хайдеггер), «влечение смерти» (З. Фрейд), «нужда смерти» (М. Унамуно) определяли саму возможность присутствия человека на Земле. Это погружение мысли в событие смерти скрывало, на самом деле, погруженность человека в созерцание собственного бессмертия. Именно поэтому не отношение к смерти, а отношение к собственному бессмертию занимало, в действительности, континентальную философию индустриальной эпохи. «Бытие и время» Мартина Хайдеггера до сих пор является своего рода «библией» для исследователей феномена смерти. Интерпретации «бытия-к-смерти» посвящено сотни и тысячи трудов многих философов. Однако, «то, что открыто Dasein, есть только бытие направленное к смерти, бытие, обреченное смерти и никогда, по сути, не умирающее, как замечает Деррида, бессмертное бытие» . Именно поэтому биологическая смерть выступала своего рода символом бессмертия для прежнего человека. Наказание смертью человека значила, прежде всего, наказание бессилием бессмертного перед лицом вечности, но именно всемогущество разума и воли утверждал сверхчеловек/человекобог в первой половине ХХ века. Бессилие бессмертного только утверждалось гордым вызовом неподвластному событию мгновенной смерти.
***
Героическая смерть человекобога и ослепление собственным бессмертием были отвергнуты самой историей. Времена прошли - нет мировых войн, нет революций. Наступила постиндустриальная эпоха, или, иными словами, господство общества потребления. Интерес культуры к человеческой смерти строго ограничен сферой здравоохранения, - по иному потребители просто не могут мыслить и действовать. С этой эпохой господства общества потребления связаны такие исторические феномены как старение обществ и резкое снижение уровня рождаемости. Говорим ли мы о северо-американском континенте или о Японии, - старение обществ – настоящее развитых стран. И вновь, на настоящем этапе развития история человека вновь идет проторенным путем, возможно даже до конца не сознавая, что все еще остается в младенческом состоянии, - в парадигме христианского миросозерцания, точнее слепого восстания против христианства. Прежняя героическая смерть человекобога канула в лету. Но и сами представления о сущности и содержании смерти человека радикально трансформировались. Так же, как не существует человека «вообще» (Гегель), не существует и смерти «вообще». Каждая эпоха, каждая культура имеют свои собственные представления о смерти, ее понятие и критерии.
Господствующее у нас понятие смерти – «биологическая смерть» тоже имеет свою историю, - оно сложилось в эпоху перехода от Возрождения к Новому времени. Появление и стремительное развитие биотехнологий со второй половины ХХ века, потребовало радикального пересмотра вековых традиционных критериев и понятия смерти. Или, иными словами, развитие биотехнологий стало возможным во многом благодаря открытости человека к новому осмыслению своего бытия, и, соответственно, феномена смерти человека. В современной науке смерть представляет собой процесс с достаточно размытыми параметрами. Таким образом, за последние 50 лет традиционное понятие и критерии смерти (трансцендентность, мгновенность, необратимость, «телесность», или биологические критерии) радикально трансформировались, и в настоящее время культура стоит перед необходимостью философского анализа не только феноменов старения и смерти, но и целого бытия человека. Радикальная трансформация традиционного феномена смерти раскрывает главную движущую силу потребительского общества. Из пустого, недоступного мгновения, смерть становится точкой в конце процесса умирания, а последнее, - итогом процессов старения человека, - не мгновение исчезновения занимает человека настоящего, а именно те процессы развития человека, которые завершаются исчезновением в итоге.
Теперь старение, а с ним и смерть, могут быть уничтожены для каждого руками новых технологий и прогресса. «22 И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Человек простер руки и хочет взять плодов от древа жизни и вкусить вечности и стать бессмертным.
Смерть как процесс, а точнее, процессы старения, умирания и смерти отражают фундаментальную черту потребительского общества в целом. Человек отказывается от старения в пользу долголетия, подчас в пользу радикального продления жизни вплоть до потенциального бессмертия. «Стареть» в обиходе, - значит быть неудачником, быть смертным, значит позволить себе выйти из круговорота воспроизводства потребления в современном мире. Потребление и его воспроизводство само по себе представляет своего рода «вечный двигатель» современного сознания.
Одновременно с этим, происходит отказ от возможной затраты себя в будущих поколениях, - угроза резкого снижения уровня рождаемости, сокращение среднего количества детей на одну семью, отказ, в целом, любых затрат, ускоряющих процессы старения, и, следовательно, отодвигающие потенциально бессмертие.
Я подчеркиваю связь между увеличением продолжительности жизни и снижением уровня рождаемости в современных обществах, поскольку, на мой взгляд, эти процессы представляют собой две стороны одной медали. Как известно, смерть (т.е. старение и прекращение существования) появляется на стадии возникновения многоклеточных организмов в процессе эволюции. Можно сказать, что старение/смерть являются платой за возможность полового размножения.
Не будем останавливаться на всех сложностях эволюционистских теорий старения и отбора, - когда добровольная кастрация становится одним из видов сервиса, помогающим человеку (мужчине) отодвинуть признаки старения организма в современном мире, когда отказ иметь детей (или много детей) в пользу возможной карьеры заставляет женщин искать любые способы избежать не только беременности, но и нормального, здорового секса, связь между старением общества и снижением рождаемости приобретает знакомые очертания «эпохи смерти бога».
«16 Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». И далее. «17 Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, … со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей;… 19 в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».
Общество потребления требует безболезненного вынашивания и рождения детей. Когда искусственное созревание плода станет возможным благодаря новым технологиям, услуги суррогатных матерей, вынашивающих абсолютно чужих детей, канут немедленно в Лету. «В болезни», т.е. дорогой старения возможно продолжение рода своего. Не сотворение из праха или ребра мужчины, а путем старения, увядания, умирания человек может продолжать свой род.
Не познание добра и зла, а бесконечный круговорот потребления, не героический вызов недоступной смерти, а бесконечная погоня за долголетием и бессмертием: экология, фитнес, здоровое питание, достойные человека условия труда и отдыха, - система ценностей человека радикально трансформируется в постиндустриальную эпоху. Никто не желает питаться со скорбью, - эта честь передается многочисленным мигрантам из развивающихся стран. Никто не желает в поте лица есть хлеб, дожидаясь неизбежного возвращения в землю.
Таким образом, как бы радикально не изменялась система ценностей нового мира, человек продолжает последовательно оспаривать свое беспредельное могущество у призрачного мира религии, христианских догматов веры и не перед лицом неизбежных старения и смерти, а уничтожая их посредством достижений биотехнологического прогресса.
***
В современной науке смерть представляет собой процесс с достаточно размытыми параметрами, и, соответственно, критерии смерти и сама констатация факта смерти представляют собой, по мнению наиболее радикальных новаторов, точку, поставленную произвольно руками науки и медицины на линии жизни. Но, если эту последнюю точку ставит не природа, а медицина, если благодаря достижениям науки человеческий организм утрачивает прежние биологические, т.е. «смертные» рамки, то, возможно, сам по себе факт смерти не более чем нелепая, фатальная ошибка природы?
Крионика, нанотехнологии с каждым днем все больше проникают в повседневную жизнь современного общества. Набирают силу и такие новые направления науки как геронтология, исследования биологических процессов старения и, соответственно, технологий омоложения; исследования в области клонирования выходят на свет из закрытых лабораторий и институтов. Появился и новый эликсир бессмертия – «стволовые клетки» и новые мифы о чудодейственных результатах лечения препаратами, изготовленных на основе тканей человеческих эмбрионов, полученных в результате абортов. В настоящий же момент развития истории культура ведет себе не так, как будто смерти не существует, а так, как будто смерть может быть и должна быть уничтожена.
Таким образом, вновь, не смерть или отношение к возможной смерти господствуют в сознании общества и индивида, а отношение к возможному бессмертию становится реальностью в повседневной жизни развитых стран. Если Николай Федоров на рубеже ХIХ - ХХ веков мог только мечтать о всеобщем воскрешении на земле с помощью науки, то современные сторонники «земного бессмертия» опираются уже на осязаемые результаты развития современных технологий.
В последнее время можно слышать предупреждения в адрес сторонников радикального продления жизни/бессмертия старые слова: «Не надо пытаться играть в богов!», мы возвращаемся к логике индустриального атеизма и героического бессмертия. «Давайте играть в богов!» - призывает трансгуманизм и имморталисты новые поколения. Новый человекобог заявляет свои права в современном мире. Но очень необычный человекобог.
***
Впервые человекобог появляется в романах Федора Достоевского. В образе «логического самоубийцы» Кириллова идея человекобога выходит, наконец, из тени спокойного, отстраненного философского мышления.
«Почему я должен умереть?» - да, это исходная точка, фундаментальный вопрос всей западной философии прошлого века. Конечно, герои только и могут спрашивать «Почему я должен умереть?» и находить ответ, но был человек, который знал иной смыл новой человеческой смерти, не только спрашивал, но и своим поступком дал окончательный ответ:
«Я обязан застрелиться, потому что высший пункт моего своеволия, - убить себе своими руками.
«Но вы не единственный, кто убивает себя, самоубийц много.
«У них была причина. Но сделать это без всякой причины, просто из-за своеволия, я один» .
Кирилов, один из главных героев романа Федора Достоевского «Бесы», - логический самоубийца. Считается, его судьба – зловещий символ для тех, кто поверил в смерть бога, кто решил, что должен следовать своей собственной дорогой, кто решил разрушить старый христианский мир и заменить бога новым, сильным сверхчеловеком (или, как говорил Достоевский, - человекобогом). Разумеется, можно рассматривать «метафизику» Кириллова в традиционных ипостасях философии прошлого столетия, - феноменология, экзистенциализм, герменевтика, постструктурализм, и было немало интерпретаций этой логики, утратившей автора, - простого человека. Но теперь, после краха богочеловечества на постсоветском пространстве, мы замечаем иные смыслы в нелепой, парадоксальной логике:
«- Если бога нет, тогда я бог.
- Постойте, я никогда не мог понять этот ваш пункт: почему вы бог?
- Если бог существует, тогда вся воля – его, а из его воли я не могу. Если его нет, тогда вся воля моя, и я обязан заявить своеволие» .
И именно необходимость осуществления смерти – ускользнувшая идея «метафизики» логического самоубийцы - Кириллов добавляет незадолго до вполне возможной возможности смерти в облике самоубийства поразительные слова, так и пропущенные философией, слишком занятой интерпретациями бесконечных текстов и потому неспособной на настоящий поступок.
«Сознать, что нет бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал – есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам. Если сознаешь - ты царь и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе. Но один, тот, кто первый, должен убить себя сам непременно, иначе кто же начнет и докажет? Это я убью себя сам непременно, чтобы начать и доказать. Я еще только бог поневоле и я несчастен, ибо обязан заявить своеволие. Все несчастны, потому что все боятся заявлять своеволие. Человек потому и был до сих пор так несчастен и беден, что боялся заявить самый главный пункт своеволия, и своевольничал с краю, как школьник. Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь. Страх есть проклятие человека... Но я заявлю своеволие, я обязан уверовать, что не верую. Я начну, и кончу, и дверь отворю. И спасу. Только это одно спасет всех людей и в следующем же поколении переродит физически (курсив мой – С.Р.); ибо в теперешнем физическом виде, сколько я думал, нельзя быть человеку без прежнего бога никак» .
Разумеется, для ХIХ века, как и для первой половины ХХ века мысль об изменении физических характеристик человеческого организма была абсурдна. Особенно в контексте необходимости принятия и «осуществления» собственной смерти для человека эпохи смерти бога. Но в настоящее время, глядя на достижения прогресса в сфере биотехнологий, когда не только «Субъект», но и традиционный человеческий организм человека мертв, т.е. может представлять собой систему искусственных и естественных органов и тканей, абсурдное, парадоксальное заключение логического самоубийцы обретает совершенно иной, парадоксальный смысл.
Да, мы можем сказать, - современный человек «переродился» физически, оставаясь в то же самое время тем же самым фактически «бессмертным» человеком, т.е. человеком, для которого его собственная смерть не более чем «невозможная возможность» (Ж. Деррида), которую теперь можно не только обойти, но и уничтожить, как таковую – современные нанотехнологии, исследования в области продления жизни дают надежду на то, что в ближайшем будущем мы можем вкусить плоды собственных безграничных возможностей, и вновь отодвинуть прежние старость и смерть в историю культуры.
Человекобог, стремившийся открыть двери будущему и призывающий принять смерть гордо и спокойно, как прежние боги и современный потребитель, ускользающий любыми силами и средствами от традиционного человеческого облика. Мы как будто сталкиваемся с нелепым парадоксом – смерть, как потребность свободного человека, то, что представлялось естественным для человекобога Достоевского, превратилось в бессмыслицу для современных «бессмертных» людей.
***
Безусловно, современная ситуация России – повод к размышлениям, так же как всеобщая переоценка ценностей в мире христианской культуры. Но не борьба с давным давно умершим тоталитаризмом Сталина занимает умы российского общества. Сейчас проблема возникла совершенно парадоксальным образом – чем безграничнее представляются нам возможности человека, тем чаще мы начинаем задумываться не просто о пределах человеческих, но о возможности реализации собственных пределов, т.е. тем чаще мы начинаем требовать собственные пределы. Не так давно беспредельное могущество коммунистического режима и человекобога подошло к концу.
Это событие истории не осталось для нас главой из учебника, а стало повседневностью, где каждый, так или иначе должен был сделать выбор: либо продолжать безграничное, беспредельное движение в новом мире, либо отступить в сторону, уступая дорогу новому миру. Окончательное разрушение СССР, гигантская миграция населения, разграбление экономического потенциала поставило новую Россию на грань катастрофы и только в последние пять-шесть лет общество начинает возвращаться к осмыслению необходимости пределов человеческому могуществу. Речь идет не о прекращении/уничтожении тех или иных процессов – мышления, практики, то, что являлось основой действия человека ХХ века и в культуре и политике. Для всех нас в мире «внешние границы» отступают повсюду, человек рано или поздно преодолевает их, в том числе и внешнюю границу своего существования – биологическую, естественную смерть. Но внешние границы это отнюдь не пределы, т.е. то, что позволяет каждому живому существу выступать необратимо определенным существом, т.е. таким, которое благодаря этой определенности способно завершать собственное развитие и уходить.
Проблема человеческого предела – новая для нас, недоступная прежнему мышлению система отсчета. Мы говорим о потребности оставаться самими собой на постсоветском пространстве, не покидать себя самих, не покидать собственную конечность, «ограниченность» в погоне за новыми поколениями. Человеческий предел – стремление не избегать себя, не страшиться своего, но принимать все в себе от начала и до конца. Это стремление всегда оставаться у самого себе, в своем времени только и позволяется реализовать от начала и до конца все то, что мы называем своим целым, своим собственным; раскрыть, сделать доступным словам и мыслям все то, что мы называем «тайниками» сознания, «изнанкой» поступков и мыслей. Мы начинаем «требовать» человеческой смерти, понимая это требование, прежде всего, как попытку увидеть иной человеческий образ, свой собственный образ.
Предел – быть всегда самим собой и с собой, в своем собственном настоящем, ни упуская ничего, не устремляясь бесконечно в будущее, но оказываясь постоянно только в настоящем и не «застревая» в прошлом, не застывая в воспоминаниях и ритуалах повседневности. Потребность предела есть потребность принять собственную смерть гордо и спокойно, как прежние боги, по выражению человекобога Кириллова. Но это уже совершенно другая смерть, другой облик смертного/предельного/конечного человека…
***
Прежде всего, следует окончательно отойти от представления о человеческой смерти, как мгновенном событии нашей «природы», либо как естественном (природном) событии, открывающем человеку путь в иное «сверхчувственное» измерение. Такая смерть есть не более чем скрытое бессмертие. Событие смерти, его реализация принадлежит человеку. Но смерть не значит «исчезновение» – прекращение важнейших биологических функций, естественная смерть. Смерть человека не тождественна биологической смерти, это очевидно, так же как и человеческие пределы не тождественны внешним, природным границам человеческого существования. Иными словами, человеческая смерть не тождественна факту исчезновения человека из «земных» пространства и времени и разнообразному осмыслению отношений к этому факту.
Человек конечен. Иными словами, человек – история, т.е. нечто рождающееся, развивающееся и приходящее к концу, история, развернутая в пространстве и во времени. Никто не станет сейчас утверждать, что человеческое рождение – мгновенный процесс слияния сперматозоида и яйцеклетки. Рождение человека - также конечный процесс, развернутый в пространстве и во времени – детство, отрочество, юность, зрелость. Но человеческая смерть, смерть конечного существа также конечна, т.е. имеет начало и конец. Человеческая смерть - не мгновение, а длительность, история, которая начинается задолго до «естественного исчезновения», которая развертывается, развивается, принадлежит человеку на его земном пути и только таким образом доступно «осуществлению» самим человеком, может выступать пределом индивидуального развития, пределом целого, который человек на своем земном веку способен раскрыть и реализовать.
Человеческая смерть – абсолютно иное, чем жизнь, необратимая история, иными словами, человеческое присутствие разделено в себе самом на два совершенно иных, противоположных процесса, или, говоря языком философии – «бытие» и «небытие». Небытие человека возможно не как некий сверхчувственный, «запредельный» мир, не как превращенная форма биологической деструкции – гниение, распад, разложение и т.д., а как реальное земное измерение человеческого присутствия. Правда, никто не может миновать, избежать собственного исчезновения в конце-концов, как и никто не может пребывать чистой «естественной смертью», но каждый присутствует, в конце-концов, собственным небытием, необратимыми старением и умиранием; каждому доступен его собственный мир смерти, как земная история его человеческого присутствия, «земное» небытие. Возможно, теперь мы только и подступаем к собственно проблеме человеческой смерти, когда, отступив от факта естественного исчезновения, начинаем рассматривать нечто, принадлежащее человеку, не просто принадлежащее, а то, что представляет такую же необходимую, фундаментальную предпосылку человеческого присутствия в мире как жизнь. Жизнь и смерть, но смерть как единый процесс старения и умирания – две формы человеческого присутствия в мире, то благодаря чему он является в «земном» пространстве и времени, проходит свой путь и исчезает, в конце-концов.
***
Мы разрушили все пределы: человека, истории, культуры. Мы только и можем передвигаться, разрушая границы, мы понимаем друг друга только в междисциплинарном поле. Мы бросили вызов биосфере. Мы научились клонировать себе подобных. Мы разрушили смерть как унитарный феномен и теперь можем бросить вызов естественной смерти, – это требование общества потребления, и мы стремимся лишить человека его собственной смерти всеми средствами – без сомнения, современная мания по поводу бесконечного продления жизни есть лишь другое выражение наших проблем с принятием смерти, но это только первый шаг, - мы действительно ищем технологии, которые помогут нам устранить старение, умирание и саму смерть.
Вся наша пост-христианская история есть история преодоления человеческих пределов. Сама мысль о возможной смерти унижала свободного, сильного, самодостаточного человека начала прошлого века так же, как бесконечно раздражает свободного, сильного безграничного потребителя нового тысячелетия. Способны ли мы по-иному посмотреть на пределы собственного могущества, на фундаментальные пределы современного «своеволия»?
Способен ли современный человек по иному постичь свое смертное существо? В ответах на эти вопросы кроются главные препятствия на пути к самому себе современного человека. Отрицая необходимость собственных старения и смерти, человек по-прежнему остается бездумным сверхчеловеком, которого, в конечном итоге, ждет крах, так же как обернулась крахом история тоталитарных режимов в прошлом столетии. Задача мысли на настоящем этапе нашей истории должна заключаться в осмыслении природы современного смертного (т.е. предельного) человека, и, соответственно, конечности технологического прогресса и культуры в целом.
Теперь, осмысляя постсоветский опыт смерти беспредельного могущества человека, мы получаем возможность увидеть совершенно по-иному свой новый образ, образ, не лишенный итога, конца, завершения в действительности, независимого от того, сознает человек это или нет.
Мы получаем возможность действовать в новом этапе человеческой истории, в том, что, относится к необходимым рождению и смерти культур или народов, если мы действительно хотим говорить о множественном мире. Но, теперь, осмысляя пределы своего недавнего безграничного могущества, получаем возможность действовать в настоящем, располагая собственными необходимыми пределами, располагая такой точкой зрения, которая, развертываясь, как определенная система отсчета, в какой-то момент перестает быть таковой, т.е. выходит за границы собственной определенности, с необходимостью раскрываясь парадоксами и противоречиями.
Мы получаем, далее, перспективу осмысления способности человека к познанию, понимая теперь пределы познания, языка, в целом – сознания как процессы, с необходимостью развивающиеся и тем самым предполагающие “прекращение” процесса познания; такое “прекращение”, которое выступает не внешней границей, не ограниченностью любой субъективной точки зрения, но имманентной составляющей любого сознательного процесса, то, что позволяет ему без конца следовать настоящему. История поиска, создания новых ценностей, либо «переоценка» ценностей иных культур представляется как процесс, который оставляет себе право к покою, саморазрушению, открывая путь совершенно иным, новым направлениям.
И, наконец, последовательно развивая собственную точку зрения, мы получаем возможность “спокойно” исследовать необходимый итог собственных усилий, то, что, в конце концов, с необходимостью развернется в совершенно противоположный процесс, возможный в реальности как процесс саморазрушения, когда собственная деконструкция позволяет подводить итог осмысленному. Любые замыслы конечны. Они не просто конечны, т.е. уходят со временем в историю, но они должны становиться конечными, чтобы обрести реальные очертания, формы в современном мире. «Создать можно все, что угодно, но созданное являет себя в наших руках целым и завершенным, приступая к спокойному саморазрушению, несмотря на безумные человеческие попытки удержать непротиворечивые, ясные, никому не нужные истины. Угасая бессмыслицами и хаосом, системы отсчета покоряют эпохи и человечество, позволяя и познавать, и действовать» .
|
